«

О жизнь! Я все тебе прощаю…»

(литературная композиция,

посвященная творчеству

А.В. Жигулина )

Цели:

1.

познакомить учащихся с личностью поэта;

2.

познакомить учащихся с произведениями Анатолия Жигулина, посвященными

лагерной тематике, другим темам;

3.

стимулировать развитие художественного мировоззрения, нравственного сознания

учащихся

4.

воспитывать у учащихся чувство патриотизма, гордости и любви к своему краю;

Оборудование:

выставка фотоматериалов из семейного архива А.В.Жигулина;

иллюстрации А.Кузнецова к стихотворениям А.Жигулина ;

книжная выставка произведений А. Жигулина;

кинофрагмент хроники Великой Отечественной войны;

карта ГУЛАГа, слайды – кадры с изображением лагеря Бутугычага ;

эпиграф

… И кровью алою -

Калина красная.

И горькой памятью –

Калина чёрная…

А.Жигулин

Учащийся: В Доме литераторов в Москве висит мемориальная доска в память о тех

писателях, кто погиб на войне, всего - 70 имен. Если бы была установлена такая же доска

с именами репрессированных поэтов и писателей (а она до сих пор не установлена), то,

конечно, среди этих имен было бы имя и Анатолия Владимировича Жигулина. Одного из

редких русских людей и по творческому дару, и по обостренному чувству совести. Он

прожил жизнь чисто и честно, по законам “любви и отваги ”.

Учащийся: (слайды) :

Мать Жигулина, Раевская Евгения Митрофановна – из знаменитого дворянского рода

Раевских… – правнучка первого декабриста Владимира Федосеевича Раевского…

Отец

–

Жигулин

Владимир

Федорович

–

из

богатой

крестьянской

семьи

села

Монастырщина близ границы Воронежской губернии. В гражданскую войну старшие

братья отца воевали в армии А.И. Деникина. Отец как младший попал в Красную армию…

И Раевских, и Жигулиных люто преследовали. Ни одна беда их не миновала. Родился

Анатолий Жигулин (как он сам себя называл “потомок двух разгромленных сословий”) в

г. Воронеже 1 января 1930 года. Раннее детство будущего поэта прошло в селе Подгорное.

Учащийся:

Школа.

Война.

Беспризорные

скитания.

(слайды

с

кадрами

военной

хроники ). Голод 1946 – 1947 гг. Еще в школе в 9 классе Володя Жигулин вступил в

подпольную антисталинскую организацию КПМ, Коммунистическую партию молодежи.

Наивные дети тех времен, молодые люди искали идейную опору в борьбе со сталинским

режимом в

марксизме, и у них не было

альтернативы. Живя в наглухо закрытой, с

тираническим режимом стране, они просто не знали другой реальной философии. И они

изо всех сил сопротивлялись ненавистной диктатуре.

Учащийся:

В 1949 году

В. Жигулин

поступил в Воронежский лесохозяйственный

институт. 17 сентября того же года был арестован, просидел в тюрьме около года. И все

это время жестокие избиения и пытки. В.Жигулина и его товарищей (всего 24 человека)

судило Особое Совещание при МГБ СССР. Срок - 10 лет… Осужден я был по статье –

террор. 7 августа 1949 года он расстрелял из нагана портрет Сталина и ему полагалась

высшая мера наказания. А в это время на краткий период смертная казнь в СССР была

отменена. Но, находясь в тюрьме, Жигулин не знал об этом и ожидал расстрела.

Учащийся:

Начинаю поэму

Я у правды в долгу.

Я решить эту тему

По частям не смогу.

Только в целом и полном

Это можно понять.

Только в целом — не больно

Эту правду принять.

Как случилось такое,

Понять не могу:

Я иду под конвоем,

Увязая в снегу.

Не в неволе немецкой.

Не по черной золе.

Я иду по советской,

По любимой земле.

Не эсэсовец лютый

Над моею бедой,

А знакомый как будто

Солдат молодой.

Весельчак с автоматом

В ушанке большой,

Он ругается матом

До чего ж хорошо!

— Эй, фашистские гады!

Ваш рот-перерот!

Вас давно бы всех надо

Отправить в расход!..

И гуляет по спинам

Тяжелый приклад...

А ведь он мой ровесник,

Этот юный солдат.

Уж не с ним ли я вместе

Над задачей сопел?

Уж не с ним ли я песни

О Сталине пел?

Про счастливое детство,

Про родного отца...

Где ж то страшное место,

Где начало конца?

Как расстались однажды

Мы с ним навсегда?

Почему я под стражей

На глухие года?

Ой, не знаю, не знаю.

Сказать не могу.

Я угрюмо шагаю

В голубую тайгу...

Учащийся: Обо всем этом более подробно рассказано в моей автобиографической повести

“Черные камни”. И

о следствии, и о лагерях, и о тюрьмах. В начале моей лагерной

“одиссеи” был Озерный лагерь (лесоповал, строительство железной дороги Тайшет –

Братск). Близ этих мест Иркутской губернии находится и село Олонки, где отбывал ссылку

мой знаменитый предок. Такое вот совпадение! И часто виделся мне в солнечном сиянии

над иркутской тайгою кружащийся белый лебедь, словно с герба рода Раевских.

Учащийся:

Но не хочет всех лелеять

Век двадцатый, век другой.

И опять кружится лебедь

Над иркутскою тайгой.

И легко мне с болью резкой

Было жить в судьбе земной.

Я по матери — Раевский.

Этот лебедь — надо мной.

Даль холодная сияет

Облака — как серебро.

Кружит лебедь и роняет

Золотистое перо.

Учащийся: А потом, после Сибири, была Колыма, особый береговой лагерь Бутугычаг

(демонстрируются слайды). Однажды охотники и племена оленеводов, кочуя по реке

Детрин, натолкнулись на громадное поле, усеянное человеческими черепами и костями,

вскоре олени в стаде начали болеть странной болезнью - у них выпадала вначале шерсть

на ногах, а потом животные ложились и не могли встать. Это место охотники назвали

долиной смерти- Бутугычагом, и с тех пор это место обходили стороной.

Учащийся:

Позже здесь, в годы советской власти, были открыты урановые рудники, где

люди в некоторых местах получали порою смертельную дозу радиации и умирали в

тяжелых

мучениях…

Рудообогатительная

фабрика

была

самым

вредным

производством,

и

химический,

и

прессовый

цехи,

и

сушилка

(сушильные

печи

для

обогащенной

руды)

были

чрезвычайно

опасны

едкими

вредоносными

испарениями.

Вокруг не было никакой растительности. Радиация убила все живое. Только мох рос на

черных камнях. У печей, где на металлических подносах выпаривали воду из уранового

концентрата после промывки, заключенные работали одну-две недели, после чего обычно

умирали, а на смену им гнали новых. Мне посчастливилось остаться в живых.

Учащийся: историческая справка: В Бутугычаге, Колымском лагере, умерло 380 тысяч

человек... Здесь добывали уран для советской атомной бомбы. Здесь же велись строго

засекреченные "медицинские эксперименты" на мозге заключенных, трупы которых потом

выбрасывали в районе лагерного кладбища.

Учащийся: В этом лагере Анатолию Жигулину удалось выжить. Он вернулся домой

совершенно больным физически, с подорванным здоровьем, тяжелейшими заболеваниями,

чтобы успеть до смерти написать свою "Соловецкую чайку" - вечный реквием по всем

погибшим заключенным, как их называли зэкам.

Учащийся:

Соловецкая чайка

Всегда голодна.

Замирает над пеною

Жалобный крик.

И свинцовая

Горькая катит волна

На далекий туманный

Пустой материк.

А на белом песке -

Золотая лоза.

Золотая густая

Лоза-шелюга.

И соленые брызги

Бросает в глаза,

И холодной водой

Обдает берега.

И обветренным

Мокрым куском янтаря

Над безбрежием черных

Дымящихся вод,

Над холодными стенами

Монастыря

Золотистое солнце

В тумане встает...

Только зыбкие тени

Развеянных дум.

Только горькая стылая

Злая вода.

Ничего не решил

Протопоп Аввакум.

Все осталось, как было

И будет всегда.

Только серые камни

Лежат не дыша.

Только мохом покрылся

Кирпичный карниз.

Только белая чайка -

Больная душа -

Замирает, кружится

И падает вниз.

Учащийся: А. Жигулин вспоминал:

В последнее время мне особенно часто снится

Бутугычаг,

рудник,

рудообогатительная

фабрика,

сушилка…

Большие

длинные

печи,

большие стальные противни. Много лет спустя я был с писательской делегацией на

подобной фабрике для обогащения металлической руды. Кажется, вольфрамовой. Многое

похоже. Но работают там в специальных респираторах. И вообще – техника безопасности,

охрана труда. А на Бутугычаге не было никакой охраны труда. Естественная логика того

времени – зачем зэкам - смертникам охрана труда?… И хоронили умерших заключенных

здесь же, на склонах сопок.

Учащийся: В 1961 году А. Жигулин написал стихотворение «Кладбище в Заполярье».

Я видел разные погосты.

Но здесь особая черта:

На склоне сопки – только звезды,

Ни одного креста

А выше – холмики иные,

Где даже звезд фанерных нет,

Одни дощечки номерные

И просто камни без примет.

Лежали там под крепким сводом

Из камня гулкого и льда

Те, кто не дожил до свободы

(Им не положена звезда).

…А нас, живых, глухим распадком

К далекой вышке буровой

С утра, согласно разнарядке,

Вел мимо кладбища конвой

Напоминали нам с рассветом

Дощечки черные вдали

Что есть еще позор

Посмертный,

Помимо бед, что мы прошли…

Мы били штольню сквозь мерзлоты.

Нам волей был подземный мрак

А поздно вечером с работы

Опять конвой нас вел в барак…

Спускалась ночь на снег погоста,

На склон гранитного бугра.

И тихо зажигала звезды

Там,

Где чернели

Номера…

Учащийся: Лагерные лишения и мучения не сломили дух писателя, он не озлобился на

весь белый свет, он не проклял предателей, стукачей, коих в лагерях было великое

множество.

С мудростью много испытавшего человека он

утверждал, что проходят

личные

обиды

на

людей.

Позже,

в

повести

«Черные

камни»,

посвященной

судьбе

заключенных на Колыме, он изменил имена, фамилии предателей и сделал это из чувства

милосердия, но «не к ним, а к их детям, их близким».

Учащийся: Даже

в

невыносимых

условиях

многие

из

заключенных

оставались

настоящими людьми, сохранили человеческие чувства, способность радоваться жизни,

наслаждаться природой. Показательно в этом плане стихотворение «Летели гуси за Усть –

Омчуг»

Летели гуси за Усть-Омчуг,

На индигирские луга,

И все отчетливей и громче

Дышала сонная тайга.

И захотелось стать крылатым,

Лететь сквозь солнце и дожди,

И билось сердце под бушлатом,

Где черный номер на груди.

А гуси плыли синим миром,

Скрываясь в небе за горой,

И улыбались конвоиры,

Дымя зеленою махрой.

И словно ожил камень дикий,

И всем заметно стало вдруг,

Как с мерзлой кисточкой брусники

На камне замер бурундук…

Учащийся: Синий мир - символ добра, где нет жестокости, зла. К этому идеалу стремится

душа человеческая. Такое просветление душ помогало всем: и жертвам, и конвою –

преобразиться, хоть на время отвлечься от чудовищных будней.

Учащийся:

Позже,

в

1963

году,

А.

Жигулин

напишет

еще

одно

стихотворение

-

удивительно

доброе,

проникнутое

теплыми

воспоминаниями

от

встречи

с

представителями живой природы на колымской суровой земле.

Учащийся: « Бурундук»

Раз под осень в глухой долине,

Где шумит Колыма-река,

На склоненной к воде лесине

Мы поймали бурундука.

По откосу скрепер проехал

И валежник ковшом растряс,

И посыпались вниз орехи,

Те, что на зиму он запас.

А зверек заметался, бедный,

По коряжинам у реки.

Видно, думал:

"Убьют, наверно,

Эти грубые мужики".

- Чем зимой-то будешь кормиться?

Ишь ты,

Рыжий, какой шустряк!..-

Кто-то взял зверька в рукавицу

И под вечер принес в барак.

Тосковал он сперва немножко

По родимой тайге тужил.

Мы прозвали зверька Тимошкой,

Так в бараке у нас и жил.

А нарядчик, чудак-детина,

Хохотал, увидав зверька:

- Надо номер ему на спину.

Он ведь тоже у нас - зека!..

Каждый сытым давненько не был,

Но до самых теплых деньков

Мы кормили Тимошу хлебом

Из казенных своих пайков.

А весной, повздыхав о доле,

На делянке под птичий щелк

Отпустили зверька на волю.

В этом мы понимали толк.

Учащийся: И особенно радовались заключенные хрупким северным цветам, потому что

они

пробуждали самые светлые

воспоминания той счастливой долагерной жизни,

напоминали о родных, любимых, тех, кого они так давно не видели.

Учащийся: «Полярные цветы»

Сползла машина с перевала.

И в падях,

Что всегда пусты,

Нас будто всех околдовало —

Мы вдруг увидели

Цветы!

И разом ахнули ребята,

Нажал водитель на педаль:

Была светла и розовата

От тех цветов глухая даль.

И через каменные глыбы,

По чахлым ивовым кустам,

Не в силах потушить улыбок,

Мы побежали к тем цветам.

Студент-геолог, умный парень,

Заспорить с кем-то был готов,

Что, дескать, только в Заполярье

Известен этот вид цветов.

Но порешили, кто постарше,

На спор поставив сразу крест,

Что те цветы, конечно, наши —

Из тульских и рязанских мест.

Что просто здесь,

В сторонке дальней,

В просторах вечной мерзлоты,

Они немножечко печальней

И чуть суровей, те цветы.

И под нависшим серым небом

С колымским талым ветерком

Дохнуло вдруг соломой, хлебом,

Коровьим теплым молоком...

Цветы, цветы...

Они — как люди:

Им легче, если много их.

Где мы еще теперь побудем,

Каких путей хлебнем земных?..

Уж пятый час трясется кузов,

И склоны гор опять пусты,

А мы в ладонях заскорузлых

Все держим нежные цветы...

Учащийся:

Но

не

только

о

любви

к

природе,

умении

радоваться

жизни

вопреки

трагическим обстоятельствам, ценить ее проявления писал А. Жигулин. Одной из главных

в его творчестве была тема человека, его современника, на долю которого выпало много

тяжких испытаний и который сумел остаться человеком, другом.

Учащийся: «Снег над соснами кружится, кружится».

Снег над соснами кружится, кружится,

Конвоиры кричат в лесу...

Но стихи мои не об ужасах.

Не рассчитаны на слезу.

И не призраки черных вышек

У моих воспаленных глаз.

Нашу быль все равно опишут,

И опишут не хуже нас.

Я на трудных дорогах века,

Где от стужи стыли сердца,

Разглядеть хочу человека -

Современника

И борца.

И не надо бояться памяти

Тех не очень далеких лет,

Где затерян по снежной замети

Нашей юности горький след.

Там, в тайге,

Вдали от селения,

Если боль от обид остра,

Рисовали мы профиль Ленина

На остывшей золе костра.

Там особою мерой мерили

Радость встреч и печаль разлук.

Там еще сильней мы поверили

В силу наших рабочих рук.

Согревая свой хлеб ладонями,

Забывая тоску в труде,

Там впервые мы твердо поняли,

Что друзей узнают

В беде.

Учащийся: Как это ни удивительно, но стихи о сталинских тюрьмах и лагерях Жигулин

печатал,

начиная

с

хрущевской

оттепели,

почти

в

каждом

своем

сборнике

–

весь

брежневский и дальнейший “догласный” период. Критики же не могли (не разрешала

цензура) называть вещи своими именами и туманно, и даже несколько загадочно называли

его поэтом “трудной темы”. После выхода сборника стихов “Прозрачные дни” (1970)

Александр

Михайлов и другие критики нашли ему

место в так называемой

“тихой

лирике”. Со временем этот рабочий термин забылся и он стал просто поэтом.

Учащийся: В большую литературу А. Жигулин вошел в середине 60-х годов, когда вслед

за книгой “Память” московские издательства выпустили его книги “Избранная лирика”

(1965)

и

“Полярные

цветы”

(1966).

Писатель

и

критик

Вадим

Кожинов

отметил:

“Появление

на

всесоюзной

литературной

арене

Анатолия

Жигулина

изменило

нравственную атмосферу всей поэзии”.

Учащийся: Откликнулся из Рязани и Александр Солженицын. Вот отрывок из его первого

письма Жигулину: “…Анатолий Владимирович! Я вообще отношусь к поэзии XX века

настороженно – крикливая, куда-то лезет, хочет как-то изощриться особенно, обязательно

поразить и удивить. Но я рад сказать, что все это совершенно не относится к Вам. Ваши

стихи

тронули

меня,

что

бывает

очень

редко.

Вы

человек

честный,

душевный

и

думающий.

И

все

это

очень

хорошо

передают

стихи.

Без

всякого

насилия,

круто

и

аппетитно замешивается у Вас и лагерный колымский быт, и разные виды работ, и стихи»

Учащийся:

Известность Жигулина стремительно росла от книги к книге, что, впрочем, не

сделало

его

жизнь

спокойной

и

безмятежной.

Под

постоянным

гнетом

болезней,

в

подцензурное время слежек и запретов, не

уезжая из страны, он создал уникальную

поэзию, не подвластную натиску официоза. Именно он не дал теме ГУЛАГа исчезнуть из

нашей литературы. Его “лагерные стихи останутся памятником сложной и трагической

эпохе”, – писал А.Борщаговский.

Учащийся: Жигулин был ценим как лирический поэт, как поэт, продолжающий традиции

русской лирики XIX века. Главное, он нашел свой стиль, выразил свой XX век в его самых

страшных

проявлениях

(война,

лагерь),

нашел

в

этих

традициях

опору

своему

пронзительному лиризму и милосердию.

Учащийся: О Родина! В неярком блеске

Я взором трепетным ловлю

Твои проселки, перелески –

Все, что без памяти люблю:

И шорох рощи белоствольной,

И синий дым в дали пустой,

И ржавый крест над колокольней,

И низкий холмик со звездой…

Мои обиды и прощенья

Сгорят, как старое жнивье.

В тебе одной – и утешенье,

И исцеление мое.

Учащийся:

А.

Жигулин

никогда

не

обижался

на

судьбу

за

то,

что

ему

пришлось

пережить.

С

благодарностью

и уважением

он

относился и

к

Колыме, принесшей ему столько

страданий и испытаний.

Позже, в 1966 году, он посвятил Магадану одно из своих

стихотворений:

Вспоминаются черные дни.

Вспоминаются белые ночи.

И дорога в те дали - короче,

Удивительно близки они.

Вспоминается мутный залив.

На воде нефтяные разводы.

И кричат,

И кричат пароходы,

Груз печали на плечи взвалив.

Снова видится дым вдалеке.

Снова ветер упругий и жесткий.

И тяжелые желтые блестки

На моей загрубевшей руке.

Я вернулся домой без гроша...

Только в памяти билось и пело

И березы дрожащее тело,

И костра золотая душа.

Я и нынче тебя не забыл.

Это с той нависающей тропки,

Словно даль с голубеющей сопки,

Жизнь открылась

До самых глубин.

Магадан, Магадан, Магадан!

Давний символ беды и ненастья.

Может быть, не на горе -

На счастье

Ты однажды судьбою мне дан?..

Учащийся:

6

августа

2000

года

завершился

жизненный

путь

поэта

Анатолия

Владимировича

Жигулина. Тяжело восприняли эту утрату те, кто его знал. Илья Дадашидзе, его друг, так

писал о Жигулине в те дни: «Жигулин никогда не был человеком состоятельным и

особенно

сильно

бедствовал

в

последние

годы.

Он

никогда

не

был

суетным

и

многословным. Он всегда был честным и прямым, что, впрочем, подчеркивать излишне».

Юрий Буртин, критик, поэт: «Лирика А. Жигулина на уровне лучших достижений той

поэтической традиции, которая берет свое начало у Тютчева и Фета».

Учащийся:

Феликс Светов: «Судьба Жигулина-поэта непросто характерна для судьбы

русских поэтов в XX веке вообще, но это именно та самая судьба поэта, без которой поэт

не существует в России. Он был подлинным и настоящим поэтом».

Учащийся: Евгений Евтушенко: Еще одним поэтом стало меньше, еще одним живым

свидетелем войны против собственного народа, унесшей миллионы жизней. Ему повезло,

потому что он все-таки выжил, выкарабкался в литературу сквозь штабеля остекленевших

трупов, навечно примороженных друг к другу внутри той самой земли, по которой мы так

забывчиво ходим. «Нет, не “Железного Феликса” надо поставить напротив Лубянки, а

Толю Жигулина, в бронзе и граните. Если бы я был скульптором, то именно с него я бы

слепил неизвестного лагерника».

Учащийся: Лев Анненский: Для того, кто знает, как калечила Анатолия Жигулина жизнь,

его смерть не стала неожиданностью. Эта смерть потрясает на другом уровне сознания:

завершена судьба поэта, масштаб которого был ясен при жизни. Я многое говорил ему – и

когда впервые вчитался в его стихи в 60-е годы, и когда работал вместе с ним в редакции

журнала “Дружба народов” в 70-е, и когда на пороге 90-х был некоторое время хранителем

рукописи его мемуаров. Я многое говорил ему. Кроме одного. Кроме того, что имя его

никогда не исчезнет из истории русской поэзии и тем будет причастно вечности. Такие

вещи человеку в лицо не говорят. Я говорю это теперь, над его гробом.

Учащийся:

Жизнь! Нечаянная радость!

Счастье, выпавшее мне.

Здесь вечерняя прохладность,

Белый иней на стерне.

И война, и лютый голод,

И тайга – сибирский бор,

И колючий, жгучий холод

Ледяных гранитных гор.

Всяко было, трудно было

На земле твоих дорог.

Было так, что уходила

И сама ты из-под ног.

Как бы ни было тревожно,

Говорил себе: держись!

Ведь иначе – невозможно,

Потому что это – жизнь.

Всё приму, что мчится мимо

По дорогам бытия…

Жаль, что ты неповторима,

Жизнь прекрасная моя.

Учащийся:

Давно с берёз слетели листья,

И на рябинах у крыльца

Повисли трепетные кисти,

Как обнажённые сердца.

И всюду видится нетвёрдость,

Непостоянство бытия…

И не горит, как мокрый хворост,

Душа притихшая моя.

И сердце бьётся неприметно,

Оно устало на весу

Дрожать от холода и ветра

В пустом неприбранном лесу.

О, жизнь! Я всё тебе прощаю,

И давний голод в недород,

И что увлёк меня, вращая,

Большой войны круговорот.

Прощаю бед твоих безмерность –

Они устроены людьми.

Прощаю, как закономерность,

Измены в дружбе и любви.

Для всех утрат, былых и близких,

Я оправданий не ищу.

Но даже горечь дней колымских

Тебе я всё-таки прощу.

И только с тем, что вечно стынуть

Придётся где-то без следа,

Что должен я тебя покинуть, –

Не примирюсь я никогда.