И.А.Уланова, заведующая отделением,

преподаватель истории и философии

ГБПОУ Уфимский автотранспортный колледж



Уроки жизни Мустая Карима
Мустай Карим учился всю жизнь как многие великие люди. Учился всю жизнь, например, и Конфуций, который считал любовь к учению главным своим достоянием. Нетрудно догадаться почему: только образованный человек способен «расслышать» все тонкости музыкальной полноты жизни, хранимой традициями, и только такой человек способен пресуществить свою личную жизнь в неувядающую жизнь культуры. Конфуций ценил в человеке культурное начало во всех его проявлениях: и как ученость, и как хорошее воспитание, и как высокие нравственные качества. Культура была для него не только плодом человеческого творчества и, следовательно, вершиной человечности, но и единственно возможным, единственно подлинным отпечатком возвышенной воли «благородного мужа», воплощением Великого Пути мироздания. Культурная традиция, этот нестареющий музей человеческих свершений, и была для Конфуция истинной формой человеческого бессмертия. Такого, надо сказать, не знали другие цивилизации мира. Но скользнуло детство за порог, Словно легкий летний ветерок, Пролетела детская пора Сказкой у вечернего костра. Далеко за детскими годами, находясь «на таком отдалении от начала дороги, когда перебираешь своих только истинных поводырей, только верных спутников на долгом пути», М. Карим писал: «Моими поводырями были Салават, Пушкин, Тукай, Ленин. И близких спутников у меня было не так много. Теперь осталось их совсем мало. Одних уже нет в живых, с другими мирская суета разлучила. А кто-то просто отошел». На вопрос М. Гафурова: «Кого Вы считаете своим учеником в литературе? Кто Ваш любимый поэт и прозаик?», Мустай Карим ответил: «Когда еще только начинаешь писать – никаких учителей не бывает. Учитель появляется, когда начинаешь немного понимать творчество. Первым моим учителем был Габдулла Тукай. В юности, как все, очень увлекался Лермонтовым. Читал Есенина, он всегда остается близким мне поэтом. И, конечно, Пушкин. С годами все больше, больше и больше открываешь Пушкина. И не только в поэзии - во всем, что он написал, в каждой строке открывается величие этого гения. Бывают гении недоступные. Например, я не мог бы сказать, даже зная немецкий язык, что моим учителем был Гете. Он гений, но для меня окружен орео- лом недоступности. А Пушкин - абсолютно без ограды, он мне принадлежит. Еще Твардовский… Часто думаю, что он сказал бы - одобрил бы или нет ту или иную мою строку? И считаю, что большой опорой для меня в творчестве по- следние два десятилетия был Твардовский».
В другом случае он говорил: «Всему, что я знаю и умею, меня научили люди. Мать учила ходить, брат Муртаза - ездить на коне, Мухаррам, сын Курбана, - плести лапти, тот же брат Муртаза - читать и выводить первые буквы, солдаты - терпению, Тукай и Пушкин - писать стихи. Долголетняя дружба с моими сверстниками и старшими современниками, как поэты Сайфи Кудаш и Николай Рыленков, Расул Гамзатов и Михаил Дудин, Кайсын Кулиев и Назар Наджми, учила и учит меня быть мужественным и сдержанным, добрым и беспокойным, быть правдивым в помыслах и верным в поступках. С переменным успехом учусь у жены моей, Раузы, быть организованным и неленивым». В домашней библиотеке М. Карима можно найти книгу избранных произведений Батыра Валида, судьба которого после войны сложилась трагично. Он ослеп, занимался попрошайничеством. Об этом узнал Мустай Карим. Его нашли, помогли обустроить жизнь, потом он написал несколько книг. Вот что пишет обо всем этом М. Карим: «Большое влияние оказал на меня поэт Батыр Валид. Были тогда поэты выше его, но мне он очень нравился. Сложилось так, что к старости он ослеп, и я по-человечески с удовлетворением вспоминаю, что в это время я смог стать хоть и небольшой, но опорой для него, помогал в житейских делах. Я как бы отдавал дань тому, что мне, 17-летнему, очень много дали его стихи. Я всегда ощущаю чувство должника. Я должен был Батыру Валиду, и в старости его я хоть немножко оплатил ему. Перед Тукаем и Пушкиным у меня тоже есть долг. Перед ними уже неоплатный. Видимо, это естественно для поэта - чувствовать себя в долгу перед своими учителями. Так же и в живописи, и в музыке. Ей-богу, это не просто поэтическая метафора. Может быть, это прозвучит слишком самонадеянно, но, по-моему, если у творческого работника нет этого чувства долга, он еще как художник не начинался. Ко мне это тоже пришло не сразу. В 20 лет я еще считал себя в долгу перед Пушкиным. Это приходит позже, когда подводишь какие-то итоги». И на вышеупомянутой книге Батыр Валид свою благодарность М. Кариму выразил следующими словами: «Дорогой собрат по перу Мустай Карим! Эта книга увидела свет во многом благодаря Вам. С благодарность за это автор Батыр Валид. 14/ III – 1959 г.». Был у Мустая Карима товарищ по перу. Ахмат Шакири звали его. Отличался характером своенравным, темпераментным. Был гордым до надменности, но в то же время носил в себе наивное детское сердце и был он моложе М. Карима на один год. Поэт вспоминал: «В 1939 году, работая в Союзе писателей литературным консультантом, я наткнулся на хорошие стихи, подписанные именем – Ахмат Шакири. Я разузнал, что молодой автор учится на педрабфаке, и мы с кем-то из моих друзей (сейчас не помню с кем) пошли в педрабфак знакомиться с юным дарованием и одарить его своей благосклонностью и своим покровительством. Как- никак я тогда был автором полсборника стихов и кандидатом в члены Союза писателей СССР. Встретили мы Ахмата на лестнице между этажами. После короткого знакомства мы сказали ему: - Ты хорошие стихи пишешь. Мы хотим над тобой взять шефство. Он побледнел, поднял свои очки в тонкой железной оправе на лоб, не мигая посмотрел на нас и сказал: 2
- Еще неизвестно, кто над кем будет шефствовать, - и побежал наверх. Он дал нам хороший урок. Поделом, чтобы непрошенно не лезли в покровители и наставники.
Это я запомнил на всю жизнь
» (выделено автором. – И.У.). На примере многих выдающихся поэтов и писателей советской поры можно составить представление о том, что рожденные литературными задатками со временем становились признанными мастерами слова. Нужно было только, чтобы среда, в которую попадал человек, способствовала их выявлению и развитию. Любая способность может превратиться в дарование, если ее вовремя доброжелательно заметить, точно направить и разумно поддержать. Но направлять и поддерживать - это тоже талант, доступный не всем. «Мы знаем, как иные доброжелательные литераторы, стремясь выпестовать молодого автора, начинают дописывать, «дотягивать» его слабые произведения вместо того, чтобы помочь «начинающему» понять, в чем слабость его творений. Если автор не дает себе труда исправить недостатки самостоятельно, а с удовольствием принимает в подарок чужие строчки, мысли и образы, то он ничему не научится и повторит свои ошибки. Если же начинающий литератор вам заявляет, что ему легче написать новое произведение, чем исправлять уже написанное, то знайте, что он безнадежен, - писателя-профессионала из него не выйдет», - пишет С. В. Михалков. По справедливому замечанию Сергея Владимировича, пафос первых пятилеток «вдохновлял молодую литературную смену и старшее поколение писателей подавало ей достойный пример». И это явление С. В. Михалков раскрывает на собственном примере. «В эти дни, - вспоминает он, - для меня, как и для многих моих товарищей и сверстников по литературному объединению при журнале «Огонек» (А. Недогонов, Е. Долматовский, Л. Ошанин и др.), равно как и по Литературному институту имени А. М. Горького (К. Симонов, М. Алигер, С. Васильев и др.), стало насущной потребностью творчески откликаться на события времени. У меня вырабатывалось все более активное отношение к жизни, внутренняя потребность черпать свое вдохновение в делах и мыслях современников. Я писал стихи о челюскинцах и папанинцах, о пограничниках и зарубежных пионерах, поднимал свой еще не окрепший поэтический голос против фашизма. Моя «Итальянская песенка» была посвящена событиям в Абиссинии. В годы героической борьбы испанского народа за свою свободу были написаны стихи об астурийском горняке, погибшем под стенами Мадрида, опубликована антифашистская баллада «Жили три друга-товарища в маленьком городе Эн...» и стихотворение «Испанский мальчишка в Испании жил». Татьяна Архангельская спросила у Мустая Карима: «Какое значение имеет для вас мнение о ваших произведениях друзей-писателей?». «Огромное, - признался поэт. - Знаете, в словах Блока: «Там жили поэты, и каждый встречал другого надменной улыбкой» - изначально заключена шутка, добродушная усмешка. Не слыша отзвука на свои слова, особенно от товарищей, просто невозможно было бы писать. Всегда хотел бы слышать отзыв Твардовского. Он никогда не хвалил моих стихов и только иногда их печатал в журнале «Новый мир». Однажды он 3
сказал мне о какой-то строке: «Это от лукавого».
Я всегда помню эти слова
» (выделено автором. – И.У.) . Далее М. Карим продолжил: «Очень дорожу мнением Чингиза Айтматова, Гав- риила Троепольского. Это люди, не похлопывающие по плечу, - они просто скажут: «Читал». Потрясла меня фраза одного очень уважаемого мной писателя. Прочитав мою повесть, он сказал: «Спасибо, отдыхал на правде». Лестно, когда скажет добрые слова Кайсын Кулиев, прочитав вещь в оригинале; ценю отзыв Михаила Дудина. А Расул Гамзатов при встрече повторит какую-то твою строку или фразу. Но это оценка сверстников. А вот что скажут мои более молодые товарищи - башкирские поэты Рафаэль Сафин или Равиль Бикбаев? Их мнение для меня чрез- вычайно важно. Ведь наш опыт, авторитет давит на молодых и нужно быть мужественным человеком, чтобы сказать старшему о том, что кажется неудачным или незавершенным. А они скажут». Незабываемый урок однажды приподнес М. Кариму А. Т. Твардовский. Было это в начале 50-х годов. «Мы, - вспоминал М. Карим, - сидели в номере Расула Гамзатова в гостинице «Москва», как говорили в старину, за чаркой вина. У Александра Трифоновича было на редкость хорошее настроение. У нас - подавно. Поддавшись хмельному удальству и подражая иным своим столичным собратьям (мы тоже не лаптем щи хлебаем!), я начал себя вести несколько развязно, как заправский поэт, не очень тщательно выбирая выражения. Твардовский угрюмо замолчал. Потом с удивлением, даже, мне показалось, огорчением посмотрел на меня. - Тут эдак не годится, - сказал он. И будто одним духом выдуло из меня весь хмель.
То самое «тут эдак не годится», сказанное им и тотчас же им забытое, во

многом стало для меня мерилом поведения в жизни и в моей работе
(выделено автором. – И.У.). Я не смею утверждать, что всегда смог придерживаться этого мерила, но оно мне сопутствует. Мельчить и паясничать, угождать и вещать при нем не годилось. Без него тоже. Мы ведь лучше знаем, что нам нужно делать, а хуже – чего не следует. Как делать, нас учат всегда, а как не годится делать – гораздо реже». Воспоминания еще об одном случае дали М. Кариму повод говорить о нем как об уроке, полученном поэтом. Дело было так. Режиссер фильма «Салават Юлаев» Яков Александрович Протазанов привез его в Уфу и после просмотра в кинотеатре «Октябрь» организовал обсуждение общественности. «Принял в обсуждении участие и я, - писал поэт. - Даже с критикой выступил: тема дружбы народов, видите ли, неправильно раскрыта. Оттого, дескать, что мы Салавата с Оксаной вместе на сеновале покажем, дружба народов еще не получит верного отражения. Никто мне не возразил – и решил я тогда, что саму правду-матку выложил, а с ней не больно- то поспоришь. Только потом уже понял: критика моя до того, видно, была примитивной и бестолковой, что от нее попросту отмахнулись. Ей-богу, до сих пор стыдно». Главный герой автобиографической повести «Долгое-долгое детство», делая постыдное дело, тоже извлек урок на всю жизнь. «Повадился я, - читаем, - как-то к соседям нашим, к Каюпу-агай, ходить. Они от нас через дорогу наискосок живут. 4
Что ни день – там торчу. Есть у них две дочери, на выданье девицы, – Зайнап и Ямиля. Усядутся они, одна на крыльце, другая перед клетью, и весь день через двор переругиваются. В один день Зайнап меня к себе зазовет, даст какую-нибудь безделицу, вроде пуговицы, и учит меня всяким словам, чтобы я ими Ямилю обругал. Она мне на ухо шепчет, а я вслед за ней горло деру: - Ты с горбатым Хабутдином в обнимку лежала! Тебя слюнявый Ханса целовал! Сладко было с криворотым Халсой целоваться? Ты вдобавок Габбасу- дурачку любовное письмо писала! Стыд! Срам! Позор! Чем письма писать, ты лучше своему Габбасу штаны сшей! А то он круглый год без штанов ходит! - Так мы обличаем Ямилю во всех ее немыслимых грехах, покуда та не расплачется. На другой день уже Ямиля подряжает меня. Сунет мне пустой спичечный коробок, и я перебираюсь к клети. Со вчерашним рвением, но теперь уже со слов Ямили, я обличаю Зайнап: - Ты воровка! Мыло украла! Гребешок украла! Ты веру продала! Ты не постишься, тайком жрешь! Ты врунья! Поэтому тебя никто не любит! Даже Габбас- дурачок на тебя не посмотрит! Думаешь, своим кривым носом, крюком своим, жениха подцепишь? Недотыкомка! Упырь! Банная кикимора! Когда дело до кривого носа доходит, Зайнап бежит к Ямиле и вцепляется ей в волосы. Здесь уже считается, что на сегодня я свою работу выполнил. Так изо дня в день, переходя из рук в руки, делал я свое постыдное дело. А потом всю жизнь забыть не мог. Как вспомню, вздрагиваю. Вот так в дурном сне вздрогнешь и проснешься. Потом думаешь: «Ладно, хоть только сон». Я тоже порой говорю себе: «Давно это было, ты даже сна от яви еще не отличал». А забыть не могу.
Значит, на всю жизнь урок
» (выделено автором. – И.У.). По убеждению писателя, «распознанная ошибка, даже прегрешение, если за них расплатился, со временем становятся твоими советчиками, требовательными друзьями. А нераспознанные или сокрытые так и остаются врагами.
Я всегда

старался помнить об этом
» (выделено автором. – И.У.). Как известно, поэт еще учился в вузе и получил диплом о высшем образовании. Но за всю жизнь ему предъявлять диплом нигде не пришлось. «На фронт, - писал он, - на передовую, «принимали» без диплома, в самом начале моей литературной работы и позже, когда носил сочиненное мною для печати, никто у меня диплома не требовал. Только заглядывали в рукопись. Но для меня всегда он был как охранная грамота, где закреплены моя специальность преподавателя башкирского языка и литературы, и мое персональное звание учителя средней школы, в этой моей профессии я всегда ощущал опору, уверенность в бытии. Нет в том утраты, что эта синяя, тисненная серебром корочка в прямом смысле не прокладывала мне дороги. Но те знания, что мне дали в течение четырех лет, вели меня по жизни уверенно и разумно, и я старался не расплескать их на долгом пути, а проявлял прилежание, чтобы по мере моих сил и умственных возможностей умножать и обновлять их. Тогда смутно чувствовал, а сейчас ясно понимаю, что из всех наук была нам преподана главная наука - ценить знание, дорожить им и ощущать в себе его могучую силу». 5
Самая благородная память у Мустая Карима была о преподавателях педагогического института им. Тимирязева. Далее поэт пишет: «Нас учили не профессора, не доктора наук, к сожалению, в ту пору их просто не было. Но нас учили замечательные учителя. Назову лишь несколько имен. Кадыр Даян, к примеру, нас посвящал не только в премудрости синтаксиса, но и в тайны музыки родного языка. Амир Чаныш внушал своим ученикам строгую, требовательную любовь к башкирской литературе; будучи сам оформившимся писателем и человеком критического ума, он излагал предмет будто изнутри. Мудрый наш Закир Шакиров скучнейшую научную грамматику обогревал и оживлял душевной добротой, преданностью науке и любовью к студентам. Необыкновенно нежная и бескомпромиссная Нина Михайловна Колобова изо дня в день выбивала из нас нашу упорную неграмотность в русском языке и за четыре года почти выбила. Если я в какой-то мере познал величие и красоту западной литературы, этим обязан Моисею Григорьевичу Пизову. Его лекции о творениях гениев западного мира принимались мною как откровение, как философская и нравственная исповедь. Нам повезло с учителями, ибо сами учились с рвением». Одним из своих лучших учителей, как мы узнали, Мустай Карим считал Кадыра Даяна. Да и Кадыр Даян чувствовал себя наставником М. Карима. Об этом свидетельствует вот это письмо от 4 ноября 1967 года. «
Здравствуй, Мустафа
! Я тебя сначала поздравляю с Великим праздником. Это – первое, во - вторых поздравляю с самым высоким орденом и с премией имени Салавата Юлаева. Эти поздравления, Мустафа, искренние, от всей души. Чувство зависти людям не чуждо. Но у меня такие чувства по отношению к тебе не пробудились. Его причина, я думаю, в следующем: 1. Хороший ли, плохой ли – я твой учитель. (В институте, во время студенчества). Я не знаю такого учителя, который бы не радовался успехам своего ученика. 2. Я намного старше тебя. Дети должны быть лучше, чем их отцы. Если так не будет, то в мире не будет развития. Я и не знаю такого отца, который завидовал бы успехам своего ребенка.
Прости меня за то, что я чувствую себя твоим учителем и отцом
(выделено автором. – И.У.). С наилучшими пожеланиями Кадыр Даян». Чувство благодарности известного башкирского поэта, кстати, он был последним экзаменатором М. Карима в институте, К. Даян изложил в дарственной надписи на своей книге избранных произведений. «Мустай Карим! Ты приложил много сил, чтобы эта книга вышла. Спасибо тебе за это! С большим уважением Кадыр Даян. 12. V. 51». Еще нужно сказать о том, что данная книга К. Даяна вышла под редакцией Мустая Карима. Кроме школьных учителей и преподавателей института у поэта были и другие лица, у которых он черпал жизненные уроки. 6
Всю жизнь помнил поэт урок своего соседа Каюпа. А урок заключался в словах самого М. Карима: «Давно уж оставил мир Каюп-бабай. А слова его не забылись.
И каждый раз, к роднику ли прильну воды испить, дикий лук ли

сорвать нагнусь, за кистью ли черемухи потянусь, скажу про себя:
-
Давай, Мустафа, чего нам яства, какие есть, для самих себя жалеть. Не

приведи аллах и этих даров лишиться»
(выделено автором. – И.У.). От родительского дома М. Карима напрямик через улицу жили Сания и Шагит. «Сания – тетка вспыльчивая, злоязыкая, только тронь – тут же взвихрится, - писал поэт. - Про таких говорят, языком быка забодает. А душа простая. Зла не помнит, хитрости не ведает. А Шагит - кроткий молчун. Только уж если очень рассердится, жене ли, кому другому, пригрозит, бывало: «Скажу - не обрадуешься». А что скажет, чему не обрадуешься, ни Сания, ни другие обидчики так и не узнали… Долго прожила Зайтуна-апай, до глубокой старости несла свою, то ли добрую, то ли худую славу того, как надел ходила смотреть. Однако и мне обуглившейся палкой навеки прописала урок: - Не говори слова, коли смысла его не разумеешь. Нет-нет, кажется, польза от того урока и выпадает». Наверное, именно этот урок позволил ему сделать интересный вывод: «Меня нередко принимают за умного. Я же сам о себе думаю так: я часто удерживаюсь от глупых слов (а они нередко в голову приходят и на языке вертятся). Тогда и молчание выглядит умным». Еще урок, полученный в детстве. В «Мгновениях жизни» по этому поводу читаем:
«Один урок, полученный в

детстве,

запомнился навсегда
(выделено автором. – И.У.). В начале 1934 года в Чишмах был слет пионерских активистов. Меня тоже туда послали. Два дня мы рапорты и наказы-наставления слушали. И каждый вечер ставили концерт, показывали, у кого какой талант. Кто певуч, тот пел, кто горазд, тот плясал, этот ловкостью взял, тот акробатические номера показывал. Один я кругом бесталанный, никаких дарований нет… А урок вот какой. Очень уж не хотелось мне остаться в стороне от этого чишминского представления. Тайное самолюбие, маленькая спесь так и щиплют сердце. О своем желании я намекнул женщине, которая вела концерт. Она тут же подняла меня на сцену. Я уже тайком от всех пописывал стихи. Одно из них взял вдруг и прочитал всему залу. Мне похлопали. Я порадовался. Еще бы... А назавтра, подводя итоги слета, руководитель районной пионерской организации Асат-агай, по прозвищу «Главный пионер», стал говорить про меня такое, что ни в какие ворота не лезет. - Как вам уже известно, - шмыгнул он длинным носом, - вчера наш молодой поэт Мустафа Каримов, прочитав свою пламенную оду, поверг всех нас в изумление. Этот поэт известен не только в Кляше, но и в Чишмах и даже в самой столице Уфе. Вот так сказал щедрый на похвалу Асат-агай. И еще много чего наговорил. А я сижу, то в холод меня, то в жар бросает. От стыда ком в горле стоит. Я ведь до этого никому ни строчки своей не показывал. Даже Муртазе-агаю. О Чишмах и Уфе уже и слов нет. Будто я к чьей-то доле, к чужой славе руку протянул. Ведь дяденька этот своей похвалой опозорил меня. Мало того, зал дружно в ладоши захлопал, этот 7
длинный язык поддержал. А я под судом совести муками терзаюсь.
Да, урок был

незабываемый
(выделено автором. – И.У.). И даже сейчас, как услышу чрезмерную хвалу, сразу настораживаюсь: «Уж не Асат-агай ли опять подстрекает?» «Непомерную хвалу на свой счет даже сам Господь не примет», - сказал как-то мой отец. Когда же беды-испытания приходят, - «Мир не рухнул, - убеждаю я себя, - и не на одну мою голову эти горести». В древности один умный царь, когда тяжело заболел, посмотрел на кольцо, надетое на палец правой руки. А на камне его были написаны слова: «И это пройдет».
Урок можно брать и у

святых, вовсе не зазорно»
(выделено автором. – И.У.). После этого поэту приходилось слышать много хороших слов от почитателей его таланта. «Я дорожу, - говорил он, - этими словами. Но этот чишминский оратор на всю жизнь насторожил меня против перехлеста.
Вот за это ему спасибо
» (выделено автором. – И.У.). Быть скромным помог поэту и урок, полученный от К. М. Симонова. «В один из вечеров, - писал М. Карим, - он (Константин Михайлович Симонов. – И.А.) пригласил на застолье в ресторан «Метрополь» арабскую и индийскую делегации. Среди гостей вместе с Николаем Тихоновым было несколько советских литераторов, в том числе и я. Представляя нас зарубежным гостям, Константин Михайлович обо мне сказал: - Он, как я, комбайн: поэт, драматург, прозаик. Какой я прозаик и драматург? Написал всего две пьесы и одну повесть для детей. Я промолчал. Только потом, когда дали мне говорить тост, я внес свою поправку: «Я не комбайн, а, пожалуй, гусь, который немного ходит, немного плавает, немного летает...». Еще об одном уроке, полученном поэтом. Он его получил на войне. И вот в чем он заключался: «Мои связисты, - вспоминал М. Карим, - вроде справляются. Но командир дивизиона - горячий, вспыльчивый майор Фомичев - все время недоволен. На минуту-другую прервется связь или слышно плохо - разражается пятиэтажным матом. Вроде, и не меня ругает, а сам по себе кричит, но все равно я на свой счет принимаю. Вдоль провода бегу к батареям. Во время сражения такое случалось часто. На грохот снарядов, на разрывы мин, на бомбы, с воем падающие с немецких самолетов, не обращаю внимания, знай бегу. Умелому и справедливому командиру, искусному матершиннику майору Фомичеву, вернее теперь уже его душе (он погиб после того, как меня раненого увезли), я и поныне искренне благодарен за две вещи. Первое, и самое главное, вот за что: его неистовая ругань выгнала из меня страх. Как услышу его страшный голос, ни грохота бомб, ни взрывов снарядов, ни свиста пуль уже не различаю. Словно смерть сама в испуге от тебя бежит. Да и вторая благодарность к месту будет: непотребная майорская брань меня от ругани отучила, мат стал вызывать у меня брезгливость и презрение. Даже то постарался из этого словаря забыть, что прежде знал. Вот
какой урок на всю

жизнь дал мне покойный майор Фомичев
» (выделено автором. – И.У.). Еще одно чудо природы преподносит нам ежегодно урок верности и привязанности. Думается, и М. Карим это явление воспринимал именно так. Речь идет о … сером воробье…


ЛИТЕРАТУРА
8
1.Амири Гайнан. Стихи пишутся в одиночку, но принадлежат всем // Советская Башкирия, 1972, 19 ноября. 2.Ахияров А. Узелок судьбы // Башкортостан, 1994, 6 октября. 3.Бондаренко В. Реальная литература. Двадцать лучших писателей России. – М.: Палея, 1996. 4.Гамзатов Р.Г. Суди меня по кодексу любви // Книга публицистики. – М.: Издательство «Новости», 1991. 5.Гарсиа Лорке Ф. Стихи и песни / Пер. с исп. – М.: Дет. лит., 1980. 6.Год без Мустая. – Уфа: Изд-во «Инеш», 2006. 7.Зайнашева Г. Большой талант // Татарстан хэбэрлэре, 1994, 18 октября. 8.Зиганшин К. Мудрец из Кляшева // Республика Башкортостан, 2006, 21 сентября. 9.Йэшлек, 1990, 7 июня. 10.Кадырова А. «Я – Мустай Карим» // Ватаным Татарстан, 2004, 23 июля. 11.Карим Мустай. Ради поэзии. Доклад на II Учредительском пленуме Союза писателей РСФСР // Совет Башкортостаны, 1958, 4 апреля. 12.Карим Мустай. Избранное. Стихотворения. Поэмы. Сказки. Трагедии. Пер. с башк. Вст. Статья К. Кулиева. – М.: «Худож. лит.», 1973. 13.Карим Мустай. Притча о трех братьях. – М.: Современник, 1988. 14.Карим Мустай. Сочинения (в пяти томах), том 5: воспоминания, статьи, очерки, беседы. – Уфа: Башкирское изд-во «Китап», 1999. 15.Личный архив Мустая Карима. 16.Ломунова М.Н. Мустай Карим: Очерк творчества. – М.: Худож. лит., 1988. 17.Мустай Карим: жизнь на миру // Татарский мир, 2004, № 15-16. 18.Нурпеисов А. Славен народ, что дал поэту огонь Прометея // Республика Башкортостан, 2004, 20 октября. 19.Омар Хайям. Как чудесен милой лик: Рубаи. – М.: ЗАО Изд-во ЭКСМО- Пресс, 1998. 20.Правда, 2006, № 84. 21.С верой в ясный горизонт… М. Карим – о времени и своем к нему отношении // Республика Башкортостан, 2003, 3 декабря. 22.Султангареев Р. Ум, совесть и честь // Истоки, 1994, № 21. 23.Татарский мир, 2004, № 15-16. 24.Тугузбаева Ф. Всех одарю я… Кроме равнодушных // Республика Башкортостан, 2004, 7 октября. 25.Филиппов А.П. На переломе веков // Истоки, 2003, 22 октября. 26.Филиппов А. Ушел, оставив целый мир // Истоки, 2005, № 39. 27.Ханов О. Новизна и глубина // Вечерняя Уфа, 1984, 24 апреля. 28.Хренков Д.Т. Мустай Карим. Литературный портрет. – М.: «Советская Россия», 1969. 29.Юзиев Н. Сила притяжения // Татарстан хэбэрлэре, 1994, 18 октября. 9